Колька

Тощий, потрёпанный улицей кот, выбрав себе сухой пятачок сырой весенней земли у крыльца барака, усилинно влизывался в свою линяющую комками шерсть. Казалось, что он поскорее торопится смыть с себя холод затянувшейся и наконец-то отступившей зимы, грязь подворотен, въедливую вонь помоек и вечный голод. Он безумно хотел жрать и поэтому осторожно, но часто поглядывал на задумчиво сидящего на ступеньках барачного крыльца Кольку, стараясь всем своим кошачьим умом угадать настроение такого же замызганного семилетнего мальчишки: будет ли тот его снова гонять по двору, или поделится куском ежедневного кислого хлеба, который часто доедает на улице, а не за столом.
Но сегодня Колька был без хлеба, так же как и без настроения хулиганить. Третий день он, как и кот не доедал и всё чаще и болезненней прислушиваясь к урчащим возмущениям живота. До его ушей доносилось сытное кудахтанье кур из частных домов через дорогу, настойчиво вызывая аппетитные картины варённых куринных ножек. Он мысленно хватал их голыми руками из кипящей кастрюли и подносил их разваристое мясо к своим остреньким зубам и... тут же снова вспоминал въевшиеся в его маленькое сердечко злые голоса соседей по бараку: «Эта шалава ещё не сдохла?» Воображаемая варённая курица вместе с кастрюлей исчезали, а на их место вставала вторую неделю не встающая с кровати больная мать, которая и была той самой «шалавой». Одно было хорошо – больше не приходили в их комнату пьяные дядьки и не спаивали мать. Но... дядьки приносили деньги и продукты и тогда у Кольки не терзало в животе.
Колька ещё усиленней думал, но ни как не мог придумать, что будет дальше. Есть же с каждой минутой хотелось всё больше и больше. На соседей и их жалость надежды не было: кроме как «выродок» они его не называли и, сколько он себя помнит, боялся, что они как-нибудь его утопят, как топят каждую весну котят в ночном ведре.
Колька поёжился, встал на ноги и внимательно посмотрел на расплывшуюся грязью улицу за покосившимся забором барака. Обуреваемый безрадостными мыслями он совершенно забыл, что сегодня за день – воскресенье! По улице в это послеобеденное время всегда торопились дети в свою церковную воскресную школу. Вот и сейчас они были совсем близко – Колька сорвался с места и, ловко переставляя свои короткие, голые ножки в больших маминых галошах, помчался к распахнутой недавним ветром калитке.
Заранее перешедшие на другую сторону улицы дети, увидев сверкающего глазёнками Кольку примолкли и, с опаской поглядывая на него и на комок подсохшей глины в его правой руке, осторожно шли на вынужденное сближение со своим маленьким и заклятым врагом.
Уже долгое время Колька ревностно и неустанно следил за тем, что бы эти противно счастливые дети из верующих семей местных сектантов получили свою порцию камней, глины и трусливого унижения. Нет, по-настоящему попасть в них камнём, или ударить палкой он не стремился, но вот заставить бежать их выпачканных грязью, реветь на всю улицу – это были его успехи, к которым он шёл, что бы хоть на мгновение лишить их той радости, которой не было у него. Каждый раз, видя их, ему было обидно за себя, за немытые шею и руки, за ветхую, в заплатах одежёнку, за противные сегодня и завтра.
-Только попробуй!- кажется, эту девочку звали Леной и она каждый раз закрывала собой, словно щитом, детей.
Колька воинственно стрелял по испуганным лицам сбившейся в трепещущую кучку малышни своими маленькими и по-татарски узкими глазёнками и обдумывал как бы пообиднее ответить.
-Попробую!- он угрожающе занёс руку со своим «снарядом» над головой, готовый его кинуть.
-Получишь!- девчушка, года на два старшая Кольки, грозно двинулась в его сторону. Её «подзащитные» в замешательстве засуетились на месте: шагать за своей защитницей в сторону врага было страшно, но и остваться одним посреди улицы тоже пугало.
Колька немного растерялся – ни кто и ни когда из этой мелюзги ему ещё не угрожал, тем более девчёнка. Он, совсем нерешительно, бросил кусок глины в сторону своих ещё недавно безмолвных жертв-сектантов. Его «снаряд» плюхнулся в дорожную грязь не пролетев даже половины пути.
-Ах, так?!- предводительница пугливой мелюзги, набравшись храбрости, уверенно двинулась к нему.- Мы к твоим родителям пойдём, вместе с тобой!
Вблизи она оказалась на голову выше Кольки и это придало ей ещё больше решительности: она схватила его за рукав засаленного, уже давно ставшим ему маленьким пальтишка и потащила за собой в барак.
-Показывай, где живёшь!- толкая его немного перед собою, но не выпуская из цепких рук требовала Лена.
-Не буду!- Колька старательно упирался, но его силёнок явно не хватало.
-Дверь их комнаты сразу напротив входа,- в распахнутую форточку своего окна прокричала соседка по бараку.- Так его надо, этого выродка! Так! И надавайте ему хорошенько, надавайте!
Пьяный и злобный голос с опухшим лицом женщины напугал следующих на почтительном расстоянии за своей защитницей малышей ещё больше, чем взятый в плен Колька. Застрявших от страха всей гурьбой в калитке, их навряд ли уже могло что либо сдвинуть с места.
-Ладно – ждите здесь, я быстро,- сама Лена решила не отступать.- А, ты – иди, давай!
Она за шиворот затащила Кольку в барак и распахнула дверь в его комнату.
Неприятный, зловонный дух болезни и нечистот ударил в лицо девочки. На кровати, под грязным и сырым одеялом лежала страшная от болезни и давно не мытая женщина.
Колька, вырвавшись из рук своей победительницы подбежал к матери, обнял её пожелтевшую голову и заплакал. И даже девочка Лена поняла, что в этом плаче, в этих слезах, была боль безвыходности, страх перед собственной жизнью, отчаянье живой детской души.
Не в силах сдержать своих слёз, Лена выскочила из барака на улицу, приказала малышам двигаться дальше в церковь, а сама побежала домой, рассказать родителям про Кольку, про его беду. Родители поймут, они всё сделают правильно, помогут!

Для Кольки мать осталась молодой и красивой, загадочно смотрящей на него с единственной фотографии, которую родители Лены, украсив рамкой, поставили на его личном столике. Свою новую, небольшую комнатку Колька разделял с двумя братишками Лены и теперь у него была своя чистая постель, новая одежда и достаточно еды на большом столе его новой семьи. Может, это и было то счастье, о котором ему так много, а особенно в последнее время говорила покойная мать – его, Колькино счастье...

КолькаПроза

Колька
Проза